Author: admin

 

В городском выставочном зале города Геленджика закончилась выставка заслуженного художника России Евгения Иннокентьевича Дацко, художника-философа, художника-путешественника, как он о себе говорит. Выставка “Время – события и МЫ” собрала в себе работы разных лет и разных жанров в творчестве автора. Относясь к художникам -семидесятникам,  Евгений Иннокентьевич застал золотые годы послевоенного развития советского искусства. Проводились как масштабные всесоюзные выставки, так и знаменитые выставки художников-нонконформистов. В СССР стали приезжать работы из-за рубежа, советские художники стали выезжать на международные форумы и мероприятия.  Евгений Иннокентьевич закончил мастерскую плаката в институте им. Сурикова, нынешней Академии Художеств в Москве.  Будучи учеником знаменитых Кукрениксов он всю свою творческую жизнь сохранил острое, цепкое, зоркое, остро-социально восприятие реальности.  Книжный график, плакатист, живописец – художник предстает в различных амплуа, и в каждом из них есть уникальные особенности.

 

Замечательные графические работы, сделанные в технике линогравюры  (портреты Пабло Пикассо, Рафаэля Альберти, Владимира Маяковского), портреты Владимира Высоцкого и  Эдуарда Дробицкого  останавливают  виртуозностью сочетания текста и графики, образа и техники его воплощения, великолепным владением техникой гравюры.  На выставке представлены  великолепные иллюстрации к книгам, издававшимся в СССР  огромными тиражами. “Одиссея” Гомера с иллюстрациями Евгения Иннокентьевича Дацко была в каждой семье в советское время.  Прекрасны наброски – маленькая коррида на бумаге 2000 года удивляет свободой и меткостью авторского рисунка.

 

Живописные работы Евгения Дацко очень  различны, но везде мы чувствуем крепкую руку художника-графика и смелость  плакатиста.   От портрета брата, выполненного в строгой академической манере до яркого  лаконичного портрета  жены.  Такие же яркость красок и лаконизм  присущи работам американского цикла художника, посвященного русским, уехавшим после революции на Аляску и в Калифорнию. Несколько лет провел художник в Америке среди русских эмигрантов, жил в среде старообрядцев и глубоко проникнулся  духом тех, кто покидал Россию навсегда, глубоко пряча ее в своем сердце.  В Америке Евгений Дацко жил у русских старообрядцев, которые привнесли на американскую землю православные традиции и сохранили русский язык.  Работы американского цикла  можно было бы сравнить с ранними работами Николая Рериха, посвященными  Русскому Северу,  но внутренне, духовно Евгений Дацко более близок другому русскому художнику – Михаилу Нестерову.  Печальны, трагичны работы, где автор показывает кладбище русских эмигрантов в Америке,  и безусловно, глубоко символичны.  Большинство работ этой серии были переданы в дар музеям в России и США.

 

Тема русской истории – главная тема в творчестве Евгения Иннокентьевича. Как настоящий русский художник-пророк, художник-провидец он  глубоко связан с Россией.  Возле груды черепов сидят слева Владимир Ильич Ленин и последний русский царь, Николай Александрович Романов, Николай Второй. Один – палач России, другой – последняя жертва, принесенная  аристократией, дворянством, духовенством и всеми тему, кто подгонял Россию к революции 1917 года. Работы Евгения Дацко – это иллюстрация русской истории, но эта история уникальная тем, что ней соединились две России – белая и красная, советская и русская.

 

Разлом между красными и белыми проходит кровавой бритвой по духу и телу русского народа, нашей страны. Сергей Королев и Николай Второй, старообрядцы и  комсомольцы, православные священники и ученые  – все соединяется в единое целое в творчестве Евгения Дацко. Соединив эти две стороны в своем творчестве Евгений Иннокентьевич Дацко пытается сказать зрителю: “Россия одна, она едина, она не имеет  материальных и временных границ, но ее нужно сохранить”.

 

Последний проект Евгения Дацко посвящен великой отечественной войне, ее началу.   Что это будет – роспись, панно или серия холстов покажет время. Пока что это эскизное решение глобального проекта, где соединяются и время, предшествовавшее войне от революции до тридцатых годов , и сама война и люди, которые внесли лепту в победу русского народа: бабушки, военные, солдаты, ученые, дети, матери. В центре композиции  каждый узнает  профиль человека, без которого победа  России в войне никогда бы не стала возможной – Иосифа Виссарионовича Сталина.

 

Смелость Евгения  Иннокентьевича Дацко в том, что он не боится сказать правду о прошлом, настоящем и будущем, что он четко знает, где проходит грань между добром и злом, что он очень ясно видит тенденции, которые уничтожают сегодня то хорошее в русском искусстве, что было накоплено в послевоенное советское время.  Он искренне старается делится своим  знаниями, опытом и мудростью – но хочет ли его слушать сегодняшний мир, который лежит в омуте потребления и лжи?

 

И здесь мы снова вспоминаем о роли русского художника в мире и искусстве. Русский художник – это не тот,  кто прячется за спинами властей, конъюнктуры и общественного мнения. Это тот, который видит все с высоты птичьего полета. И ему видно все в  пространственно -временной относительности, где лишнее сгорает,  а настоящее остается. Одиноко и сосредоточенно смотрит с полотна Евгения Дацко конструктор и гений Сергей Королев, полностью посвятивший себя без остатка служению своей стране и великой идее освоения космоса.  За его спиной – рев и огонь взмывающей в космос ракеты.  Творчество Евгения Дацко пронизано той же самой идеей  служения чему-то вечному и главному.  Русский художник – служит Богу. И в этом верен во всем своем творчестве Евгений Иннокентьевич Дацко, который  своим искусством  словно прокладывает нам, идущим, дорогу вперед.

 

__________________________________

Об художнике:

 

Евгений Иннокентьевич Дацко (род. в 1940 году, с. Черниговка, Приморский край) — заслуженный художник РФ, член Союза художников СССР, член Московского союза художников (МСХ), член Творческого Союза художников России (ТСХР), путешественник.

Евгений Иннокентьевич Дацко — художник-путешественник старшего поколения, который относится к художникам-семидесятникам советского периода. Мальчишка Великой Отечественной войны. В 1956 году он поступил во Владивостокское Художественное училище. На третьем курсе за хорошую учебу и участие в строительстве нового здания училища был включен в делегацию студентов Приморского края для поездки по городам Китая и посещения учебных заведений страны. После окончания художественного училища был рекомендован дирекцией для поступления в Московский государственный художественный институт им. В. И. Сурикова в 1961 г. В 1962 году был призван в ряды Советской армии. Отслужив 3 года, снова вернулся в институт.

 

Автор статьи: © Asseeva Elena, 2019

 

 

«Фотографии Мизерини, на самом деле, должны быть прочитаны в ключе эстетики

Марселя Пруста, как молчаливые тонкие эмоции внутреннего настроения души,

впечатления более атмосферы, чем событий. Отсутствие рекламы,

прокламаций являются качествами художника, который преследует идеальное

внутреннее бессознательное, еле дрожащее в водовороте бед и житейских забот …»

(Даниэле Радини Тедешки, искусствовед, профессор истории искусств (Рим))

«Красота – это манифестация сокровенных сил природы», написал Иоганн Вольфганг Гете. Современность предлагает нам новое понимание красоты: обугленной, сугубо индивидуальной, глубоко субъективной. Даже более – собственной для каждого.

Человек измельчал. Человек надорвался. Человек не видит выхода. Это стало лейтмотивом творчества художников и фотографов второй половины 20-го века. Самоубийство самой талантливой представительницы американской фотографии XX века Дианы Арбус, ранняя смерть от СПИДа гения фотографии Роберта Мэплторпа, мистериозная некроэстетика Джоела-Питера Виткина…  Актуальная фотография видит мир через видоискатель фотокамеры, и часто эта реальность более правдива чем то, что мы о ней представляем. Художники, стремительно падая, стремятся зацепиться за что-то в разрушающейся действительности.

 

Выросший на итальянском неореализме, Паоло Мизерини впитал все лучшее, что может дать Италия творцу: тонкое чувство меры, внутреннее эстетическое чутье, вкус, любовь к форме.  Это врожденное состояние гармонии не позволяет Паоло Мизерини в своих работах переходить черту, за которой обнаженная фотография превращается в порнографию, а репортаж из детского дома для инвалидов в смакование чужого страдания. Паоло в своих фотоработах всегда невозмутим, отстранен от эмоций, сдержан. И именно это невовлеченность притягивает, не позволяет перейти грань внутреннего восприятия. В фотографиях Паоло Мизерини есть чистота, какая-то геометрическая выверенность, словно художник, фиксируя объект, наслаждается правильностью и логикой творения.

 

К нескольким темам постоянно обращается фотограф на протяжении двадцати лет творческой деятельности. Самая обширная – это обнаженная арт-фотография (Art Nude), которая для Паоло Мизерини не просто работа с человеческим телом, а постоянный поиск отклика души на диктат со стороны камеры, помощь в преодолении страха, попытка вытащить личность из ее «скорлупы», заставить ее говорить. Вторая большая тема – это Церковь. Католические процессии, инквизиция, монашество, внутренняя сторона Ватикана, внутренний строй верующего человека, мистерия и фантасмагория обыденной жизни людей, ушедших от мира. И между этими двумя диаметрально противоположными и даже взаимоисключающими направлениями есть связующая нить: стремление возвысить человека. Не просто показать в женском теле или портрете пожилого священнослужителя человеческое, а нечто над-человеческое, освещающее их изнутри.

В проекте Паоло Мизерини «Потерянные души» (2011) мы видим явное влияние экзистенциализма, присутствующее в работах Хайдеггера, Малларме, Бланшо, для которых смерть – это основание искусства, языка и сознания человека. Смерть считалась процессом, который был одновременно знакомым и близким, о котором умирающий был осведомлен, и на котором друзья и родственники, в том числе дети, присутствовали. Эта позиция характерна для всех примитивных сообществ, где ритуалы жизни и смерти давали ритм существованию. Человеческое существо начинало умирать с первого часа своей жизни. «Смерть-в-жизни» – такой мотив был провозглашен со ссылкой на классические примеры, например, на обычай римских цезарей, которые сразу после их избрания, решали тип камня, из которого будет сделано их надгробие. «Жизнь-после-смерти» – такова новая эстетика, повернувшая человечество на какое-то время вспять от саморазрушения.

В серии «Потерянные души» Паоло Мизерини представляет эмоции и чувства человека на грани жизни и смерти. Используя женское тело, он открывает для зрителя необычную сторону жизни, совершенно противоположную пониманию женщины как «красоты». Здесь мы видим только душу, и это важно для его искусства, а также и для нового искусства ХХI века.

В фотографиях использованы минимальные выразительные средства: только свет, тень и движения. Прибегая к упрощению, аскетизму языка, фотографу удается передать наэлектризованность происходящего и напряжение необычайной плотности. В то время как многие современные фотографы стараются использовать весь многоцветный спектр, подаренный им новыми технологиями и рекламой, Паоло Мизерини идет по пути сужения, концентрации и выхода за рамки фотографии как таковой.

Поиск выхода – лейтмотив фотопроекта «Потерянные души». Минимализм и экспрессия удивительно сочетаются с неизменной лаконичностью и формальной безупречностью. Души, а не тела являются героями этого проекта: убегающие кричащие, падающие, но все равно смотрящие вверх.
Паоло Мизерини – скромный, сосредоточенный, пристально всматривающийся в мир и в самого себя художник. Не бегущий, не декламирующий, не стремящийся успеть, а тихо слушающий себя, и с большой любовью относящийся к людям. Его проекты «Улыбки Нор Харберта» (серия о детских домах Армении, 2008) и «Кавказ Спящий» (проект о Черкесии и ее современных представителях, 2012) заставляют зрителя не просто сопереживать, но и восхищаться героями фотографий. И это восторженное замирание сердце наверняка имел ввиду Гете, говоря о красоте, возвышающей и питающей человека.

 

Елена Асеева, кандидат искусствоведения,  для выставки в галерее ИН (Новороссийск)

 

ВРЕМЯ 1.

 

«МАЛЕНЬКИЙ АНГЕЛ СТРЕМИЛСЯ СТАТЬ БОГОМ»

 

Времена Алены Асеевой вечны, как этот мир. Слова ее поэзии как бы вновь обретают свой первоначальный, сакраль­ный смысл. Они каким-то неви­димым образом укладываются в колесо времени, его звездно-сол­нечные циклы и уводят нас в свой заколдованно – чарующий хоровод, заставляя думать и удивляться бесконечному разно­образию мировосприятия и ми­ротворчества. Поражает та лег­кость, с какой автор невинно заг­лядывает в самую пучину тайны и выдает откровения, подобные этому: «Лишь иногда обычность вдруг вывернется наизнанку и обернется счастьем…» или «…не каждый тронут нерв, но в каждом стонут нейроны памяти». Поэт признается, что когда тво­рит, то преображается внутрен­не «… мембрана, которая вос­принимает…», и тогда она узна­ет, что «мы одни создаем небо вокруг нас…» и что, подгляды­вая «сквозь пелену-пелерину», мы способны увидеть, «как ожи­вает мельничное колесо Време­ни», замечаем то состояние, ког­да «…за полчаса ты – старик. За день – тебя больше нету. И в каж­дом падении постиг: ответы за пределами света…»

Когда пишешь о поэте и та­лантливом слове, невозможно говорить о чем-либо, кроме са­мой поэзии. Вот и сейчас – лави­на поэтических строк, удиви­тельных метафор и наблюдений буквально сметает обычную про­зу и спешит, искрясь и захваты­вая, увлекая за собой… Нам открывается, что проживаем, «оставляя времени серу…», или: «времени пленку сдернули, и мир перемешался с мифом». Этот мир, «…где воду пьют корабли», «…опрокидывается вдруг к нача­лу маленькой лодочкой старого причала…» Этот мир наполнен древними вопросами: « Что с нами делает время, хмель и раз­ливы Грига?» и «Как нам жить?!», когда «Лишь невольники мы Судьбы ко­леса».

Мир космических метафор Алены Асеевой молод, но от это­го не менее проницателен и глу­бок, он полон новых ритмов, дер­зает смело, головокружительно. Духовное, художественное, пси­хологическое внедрение в космос в поэзии не имеет пределов. И Алена Асеева черпает из таин­ственного источника полной ме­рой, поражая нас своим невин­ным наитием, интуицией: «На­стоящее – миг, остальное – пучи­на из грез»…

 

 

ВРЕМЯ 2 .

 

«ПРИРОСЛА ЛЮБОВЬЮ И ПРОРОСЛА…»

 

Древнее предание гласит: «Есть четыре книги: природа, Библия, человеческое сердце и звездное небо. Все четыре книги говорят об одном, надо только уметь их прочитать». Строки о любви из сердца поэта полны печали и целомудрия: «Здрав­ствуй, далекий… мы прочли друг друга в мечтах», « … по краю неба прошли мы, не сказав ни слова», «…А сон не кончается, он там обрывается, где я уже не хочу…». Любовь поэта – это мечта: «…проснуться с тобой на руках, с буквами на губах». « Да, я болею тобой. Сухой травой оставайся… Нетронутый оста­вайся, некаянный. Я с тобой до скончания в небесах и в сле­зах…» – умоляет поэт в разлуке, в унисон звучат слова: « нет тебя, но колдуешь в тающих но­тах скорбью фаготов, в бликах и струнах скрипок, взметнувших­ся в поднебесье…». Любовь ве­рит: « Измены не будет меж нами, лисой проскользнувшей. Чисты перед Богом. И, если же­лали кого-то, то только самих себя…». И следом этот вывод, достойный познавших опыт жизни, но не таких юных, как автор этих строк: «Любовь? Она навсегда – распад, в котором секунду вместе».

От сердца – к беспредельности. Круг замкнулся на ней и в любви: «Я тебе принесу, как жертву, мой со­суд из любви и ветра. Бесконеч­ность – рядом…».

 

 

 

ВРЕМЯ 3.

 

«ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК, И БОЛЕЕ НЕ ЗВУЧИТ ТАК ГОРДО –ЧЕЛОВЕК

 

Не так уж много лет авто­ру, а сердце её обладает сверхчув­ствительностью, и это – тяжко: « … но дай мне сил все чувствовать не всем сердцем, а его полови­ной…».

Сила характера и мужество, почти пророчество звучат в словах, обращенных к современникам: « Терпи. Сожми зубы. Терпи. Плохо будет. Потом еще хуже. Никто не нужен никому в мире этом…». Поэт признается, что в минуты отчаянья «… скули­ла и жаловалась только дождю». Девизом звучат слова: « Жить и не возражать, жить и ждать …». Но не погибли еще колоски чело­веческого величия, его полузабы­того достоинства, права на него в этом мире продаж и цен, и поэт как бы шепотом молвит: «однако хо­чется верить, что ты – бесценен…»

Цельная натура, она живет и стра­дает в необъятном пространстве, она его часть: «По берегу дымкой и миррой растаять, а лира потом… Оставьте лишь сердце с крылом и длинное многоточие…».

Отношение к поэту и поэзии такое же серьезное, как к жизни и правде: « Но не хочу быть слад­кой: так много боли над вдохнове­нием!». Обращаясь к поэтам сереб­ряного века, их трагическим судь­бам, она признается: «стыдно за тепло, кровать, библиотеку», кото­рые есть сейчас у нее, а у них – бездомье, скитание (А. Ахматова, М. Цветаева), гонение и умал­чивание (Б. Пастернак) и даже ка­торга (О. Мандельштам). Русских поэтов 20-го века наша юная со­временница из 21-го называет «спутниками двадцатого стона, двадцатого селя…», которые «бес­хитростными были, жгучими» и «уходили…беспечно, стеклом треснутым, вечным». Как это точ­но подмечено: истинный талант всегда бесхитростен и беспечен, ему чужды расчет и ложь. О бес­честье, видимо, автор вопрошает, глядя на тщеславие графоманов, пишущих сегодня: «Лучшее собра­но в человеке, но почему же этот мир так дешев?». Жизнь, в кото­рой нет места культуре, духовно­сти, поэт сама себе решительно ампутирует: «Все, что было – вы­резать, все, что было – забыть! Все глаза, что любила, все, все, все -не любить!». Она тяжело переносит «боль поколений, ненависть предков…». Ее современникам до­стался «мир в кандалах безобраз­ного ила», «мир из объедков». К счастью, поэт обитает в ином про­странстве, он спасается творче­ством, где можно бичевать и про­рочить, быть истинным и искрен­ним. Это мир отшельников и оди­ноких смельчаков.

Поэт тонко чувствует музыку, ей посвящены многие ее стихи и размышления: «Александр Симич, композитор. Он написал гениаль­ные вещи, но им хлопали меньше, потому что он серб и потому, что они были сложны и красивы. Я ви­дела его глаза. В них была сила и доброта». Аспирантка, теоретик тайн искусства, поэт и художник, Елена Асеева чувствует боль это­го мира особо остро. Она просит любимого: «Возьми меня хоть куда от тиканья мыслей и мира… Неле­по скрипеть пером, когда под нога­ми топи! Возьми меня всем нут­ром! Боишься? Да… Люди – не Боги!».

 

ВРЕМЯ 4.

 

«…ГОРОД, УТОПЛЕННЫЙ СОЛЦЕМ-СЕРДЦЕ МИРА»

Но есть Утешение, есть место на Земле, где сердце автора успокаивается тихой радостью. Это место – городок у моря ГЕЛЕНД­ЖИК и само МОРЕ! Им автор по­святил упоительную симфонию: «Я напишу симфонию моря – можно? Можно я обниму весь мир солеными, мокрыми руками?». В свои права вступает время Лета: «Утро, пляшущее на сизой волне дымкой, я снова с тобой, ЮГ! Шепчу морю – скрой все потери, оставь лишь это: шорох волны…- Лето». И место, предназначенное Геленджику, – сердце поэта, музы­канта, всех, творящих радость и мысль. В своем интервью Геленджикскому радио Алена Асеева призналась, что Геленджик для нее – не только родник вдохновения, а некое существо, как море, живое, творческое. Геленджик – это друг, который согревает, Геленджик – это тихое, мудрое, отрешенное от мира место. Это – юг, это – грусть. «Красота – это всегда потеря, бес­конечный курортный роман, когда всегда страшно потерять то, что бесконечно любимо». В этом воз­духе и пространстве поэт преоб­ражается внутренне.

Санкт – Петербург – вторая ро­дина Алены, это место ее учебы, творчества, насыщения высоким искусством, место любви, замуже­ства, место работы в американс­ком издательстве дизайнером, место научных изысканий по теме своей диссертации. Интересно, что Алена органично связывает город на Неве со своей первой ро­диной – Геленджиком в части оби­лия талантов и творческого потен­циала

Время весны приходит к поэту на севере: «Солнце палило в мар­те. Здравствуй, мой новый Мар­тин!». Образ из сказки Андерсена подсвечивает строки знакомыми бликами детства, и мы чувствуем радость времени света и пробуж­дения, когда земля мечтает «пере­терпев половодье сбросить зимы поводья». Хотя «белый шаг на сне­гу» во времени зимы отмечен у поэта своим светом и рисунком: « В желто-серой грязи облупивших­ся стен ты светлее всего, госпо­дин Первый Снег».

Она любит Россию, считает, что за нашей страной будущее, и призывает всех не покидать ее, а помочь ее возрождению и расцве­ту, каждый по мере сил.

Чайка остается с нами. Это имя Алена получила после знамена­тельной геленджикской выставки своей графики «Памяти чайки», которая произвела фурор на курорте и получила высокую оценку истинных поклонников красоты печали…

Поэт и художник, она на своих картинах оставляет тонкие зари­совки нюансов чувств:  «Жарою пьяная, клянусь вами – моим зноем, моими волна­ми – отдаю все за прикосновение розовых чаек!». О беспредельнос­ти вод, у которых приютился наш уютный город, поэт и художник го­ворит: «Животное, самое люби­мое, сильное и невинное – Море». А на другой картине: «Южное из­неможение, колдовство цвета… Свистящей ласточкой, цикадой… отдам, что имею – себя не жалко!».

Город юга – святое место, мес­то мысли, света, слова и цвета: «На том краю пустоты, у берегов туманной воды, в другой жизни, мысли возникли, песни». И она приемлет этот мир, потому что у нее есть море: «Мир морем обнять…Ветреный берег заката Страшно так – но так сладко…»,  это уже вечная  душа говорит: «Я вернусь снова вне границ тела. Над пустошью тлена средь веток, под тяжестью фруктов, склоненных в момент зарождения солнца нового».

 

В. ГОНЧАРОВА, поэт, член СП21в и  Академии Российской литературы. 2010 год

 

 

                                                                                                                       

 

 

 

 

 

 

 

В творчестве каждого художника есть некий лейтмотив, который определяет не только направление поисков творца, но и всю его жизнь. “Крест”, “Распятие”, “Снятие”, “Лик”, “Война” – даже названия последних работ Вадима Белоусова  всецело отражали идею и суть настоящего проекта.

 

Пристальное внимание художника к иконе, фресковой живописи прослеживалось уже в последние несколько лет, а в течение полугода, когда шла непосредственная  работа над проектом, художник погрузился в тему настолько глубоко, что исключил из своей жизни все, что смогло бы его отвлечь. Как иконографы древности перед большой работой брали на себя подвиг затвора, так и Вадим, полностью отключившись от мира, убрал все, что могло бы внести в его жизнь шум – телевидение, интернет, за редким исключением телефон.

 

“Храм” – это инсталляция из работ автора созданных непосредственно для проекта Uomo Aeterno, и работ сделанных в течение последних нескольких лет. Изначально разрозненные островки и идеи “распятия”, которое угадывалось и в предыдущих проектах,  получили собранность и финальную точку. Распятие – это действительно самое темное и страшное мгновение в истории человечества. Убит Бог, разбежались в ужасе апостолы, на Иерусалим надвигается тьма, разодрана завеса в иерусалимском храме, в работе над которой, по версии апокрифов,  принимала участие  сама Богородица. И в этом черном-черном миге Вселенной – все торжество зла, которое ликует, так как злу еще не ясна вся глубина простоты  жертвы, на которую смиренно  пошел Сын Божий. “Я видел сатану, спадшего снеба, как молнию» (Лк. 10:18). Это последнее ликование тьмы перед ее концом.

 

В центре композиции Вадима Белоусова  – “Кисть” – пробитая гвоздем кисть руки.   Жертва, принесенная  Богом, для спасения созданного им человека. Слева от “Кисти” – лицо –  “Портрет художника”. Справа  – “Крик” – вытаращенные от ужаса глаза, пронзительный, полный страха и отчаяния взгляд.  Какими были страдания безвинно пригвожденного всем человечеством к древу, и отчаянно вопящему: “Элои, элои, ламма савахфани? “. – “Боже мой, зачем Ты меня оставил?”.  Чей это крик ? Автора? Художника? Распятого на Кресте? Всей Вселенной?  Самого Бога?

 

Под этой трехчастной центральной композицией группа деревянных объектов на красном квадрате. И снова как повторение, но уже в объеме,  темы Креста и Жертвы. Тюремная проволока, к которой обращается автор произведения, это ассоциация с Голгофой и терновым венцом, и с очищающей жертвой, через которую прошла Россия, превратившись на десятилетия двадцатого века в огромный концлагерь. С обеих сторон от центра композиции, соотносимого автором , безусловно,  с деисусным чином иконостаса,  где в центре – Спас в Силах, а слева и справа – моление Божией Матери и Иоанна Предтечи о спасении каждого человека. Далее мы видим заключенные в клети изображения страстей. Все соединяется в одно, превращаясь в анимационный, почти движущийся фильм о невыносимо страшном страдании.  Деревянные черно – красные кресты стоят как снова и снова повторения  этой боли слева и справа от центра.

 

Ужасные муки, все страдания мира, пропущенные через кровь и сердце самого художника завершает с правой стороны еще один крест, сделанный все из той же колючей проволоки, но уже в круге. Круг  – это мандорла на иконе, знак иной, небесной иерархии, где прекращается наше измерение со всеми его атрибутами, и приобретаются  качества  иного, незримого соответствия. Это сторона Иоанна Предтечи и архангела Гавриила, тихо принесшего благую весть в мир.  Тот же круг, как нимб над крестом, повторяется и в деревянном объекте внизу. По левую же сторону, ту, которую в деисусном чине занимает Богородица и стоящий за ее спиной архангел Михаил,  мы видим уже другой, почти исчезающий в небесной синеве четкий крест, где, как в глубине неба, растворяется последний крик человеческого страдания. И под этим, связанным с небом крестом мы видим, наконец, словно  белые тихие крылия  белую лестницу в небо, как Лествицу Иакова и одновременно лестницу восхождения святого  преподобного Иоанна Лествичника. Ужас и мрак преодолены, точка Ноль в пространстве человечества пройдена, жертва принесена, и уже совсем скоро все начнет разворачиваться совсем по иному сценарию. Не от создания к разрушению, а – наоборот. К созиданию нового человека, которому, наконец, показан выход.

 

Пугающая, на первый взгляд, инсталляция Вадима Белоусова – это крестный путь страданий, который художник старается пройти сам.  Скупость материалов, которые использует художник (сетка, проволока, дерево, картон), скупость цвета (черный, красный, белый и небольшие оттенки синего) – подчеркивают смысловую сжатость момента. Чтение знаков в этой композиции идет по спирали, от парящей разряженности до сжатости крика и обратно. Словно заставляя почувствовать пульсирование крови в висках: “Возьми крест свой и следуй за Мной”.

 

Сораспяться Христу – таков призыв восточно-христианской мистики, которому следуют все монашествующие. Попробуй ты, смертный человек, сделать это.  Или хотя бы иметь дерзновение об этом поразмыслить. Оказаться в самой страшной, беспросветной точке мира, когда восторжествовало зло, и сын Божий возопил к небу, и лишь сам Господь откуда-то с поднебесья, как в фильме Мэла Гибсона, изливается слезой, которая опускается  на планету из далекого космического измерения, из потуреального предела другого Неба. Мы знаем, что будет и путешествие во ад, и выведение праведников из лона Авраама, и наконец – Пасха и победное торжество, но именно в тот самый час мир замер в нулевом пространстве шока, вакуума, который  пронизал собою все, и где соприкоснулись все миры – наш, телесный, и иной – горний.

 

Вадим Белоусов – отчаянно смелый художник,  соединяющий в своем творчестве лучшие  достижения русского авангарда, послевоенного нонконформизма и древнерусской восточно-христианской традиции, который  не стал малодушествовать и  водрузил в центр своего последнего произведения гвоздь Голгофы. Истину, о которой так удобно молчать. Наверное,  этот автор действительно прошел свой собственный крестный путь, чтобы не побояться сделать этого.

 

Елена Асеева, кандидат искусствоведения, для проекта “Uomo Aeterno”

 

 

Статья для каталога 4 Новороссийской Биеннале Современного Искуссства

(Новороссийск, 2015)

 

Искусство есть выражение мировоззрения некой части общества. Как правило, многие века эта часть общества несла в себе идеалы – нравственности, образования, убеждений, чистоты. Поэтому и называли эту часть “аристократией”. От греческого слова “аристос” – знатнейший, благороднейший. В России несколько столетий роль хранителя идеалов принадлежала церкви, но в 18 и 19 веках, в синодальный период, роль церкви максимально нивелируется, и это знамя носителя аристократической идеи в России окончательно переходит из церковной ограды в литературу –  так получилось что учителями и направляющими активной общества становятся писатели, а с начала 20 века – художники.

 

Что такое художник в России? В Древней Руси? В Византии, откуда мы получили наше мировоззрение? Художник должен был обладать святостью, чтобы смочь вступить во взаимодействие с небесной иерархией и явиться идеальным проводником высшей информации. На Стоглавом соборе в 1551 веке были четко прописаны требования, которые предъявлялись художнику: “Подобает бытии живописцу смирену, кротку, непразднословцу, несмехотворцу, несварливу, независтливу, непьяницы, неграбежнику, неубийцы”.  Художник – это тайнозритель, богослов, аскет. Такими эпитетами описывали русские люди иконописцев и были правы, ведь создатели икон, особенно чудотворных икон, как например Андрей Рублев, должны были обладать дерзновением перед небом на подобные свершения.

 

И вот мы перебрасываем мостик в 20-й век России. Появление абстракции именно в России в 20-м веке было следствием  более глубоких механизмов, как в самом русском искусстве, так и в философско-религиозном мировоззрении русского человека.  Поздневизантийское мистическое течение 15 века, исихазм, порывая с общепринятыми канонами в своем утверждении творческого, высшего положения человека в мировой иерархии,  развился  с падением Византии  именно на русской почве и дал многочисленные ростки. Роль философии в девятнадцатом веке общеизвестно  взяла на себя русская литература, а в 20-е годы ХХ века роль философов, теоретиков и  реформаторов сознания  взял на себя  русский авангард. Выставка 1913 года, на которой были показаны древнерусские иконы, стала своеобразным взрывом для всего мира. Анри Матисс, видевший тогда в Москве русские иконы воскликнул: “Вот куда нужно всем художникам ехать учиться”. Безусловно художники русского авангарда изучали и штудировали древнерусское искусство. Более того, теоретические труды Малевича, где он пишет о Божественном в искусстве, о Литургии, о высшей природе человеческого разума почти неизвестны  широкой публики, а ведь этот гений, друживший с о.Павлом Флоренским и Николаем Федоровым,  изменил всю линию мирового искусства в 20-м веке. Русские философы-космисты: Розанов, Чижевский, Циолковский, а также близкие им прот. Павел Флоренский и Николай Федоров определили направление русского искусства и философии на века вперед, стоит лишь воспользоваться этим оставленным нам знанием.

 

Вопрос своеобразного тупика  в современном искусстве в 21-м веке, которое всегда лишь является зеркалом духовного состояния общества, совершенно неактуален для русского художника, имеющего за плечами опыт русского авангарда, а позже русского нонконформизма, художники которого прошли через ГУЛАГ и лагеря и не могли допустить никакой фальши в искусстве. Более того, за нашими плечами огромное знание византийской философии и эстетики, теоретические творения Иоанна Дамаскина и Дионисия Ареопагита,  Григория Нисского и Григория Паламы. Одно прикосновение к ним нивелирует любые разговоры о “кризисе с искусстве”. Какой может быть кризис, когда человек – это эпицентр соприкосновения небесной иерархии и земной реальности? Какие в этом союзе могут быть “кризисы”? Лишь в том случае, если человеческое существо, которое берет в руки кисть, или мрамор, или компьютер не имеет достаточной ответственности и внутреннего  целомудрия для акта синергии неба  и человека.  К счастью, богатый опыт русского искусства, от Достоевского и Гоголя до Зверева и Тарковского дает нам много примеров истинного искреннего “соработничества”.

Поэтому искусство истинно в той степени, насколько  оно с лице автора способно обратиться к небесному первообразцу и догадаться о нем. Уловить эти волны, сигналы, знаки перво-действительности и смочь воплотить их. Такое искусство истинно и делается действительно через боль и страдание, так как любое приближение к высшему заставляет человека менять себя. И это происходит автоматически, интуитивно, часто необъяснимо для самого художника. Ибо ничто нечистое не сможет взаимодействовать со светом и говорить о нем. Такое творчество совершенствует художника, лепит его мировоззрение, а через плоды творчества этого художника формируется вся система человеческого мира, человеческих отношений.  Так как высшая истина и есть красота.

 

На своем “Я “в искусстве настаивает только идиот. Еще Мартин Хайдеггер в середине 20 века  в своей работе “Исток художественного творения” написал, что искусство истинно в той степени, насколько оно над-человечно. Таким образом, настаивая на своих заблуждениях и идеях, истинности которых не знает никто, вся художественная прослойка современности дружно погружает все глубже и глубже реальность в хаос и самолюбование. Есть общественное внимание для твоих заблуждений или нет – какая польза от этого обычному человеку, старающегося не запутаться в информационном обществе? И не вопреки, а именно  как побег из мира восстанавливаются то здесь, то там маленькие островки личностей, которые вдруг осознают,  что лишь созидание имеет право на продолжение, и своей позицией они и останавливают хаос. Кто-то начинает создавать парк, другой – восстанавливает забытые ремесла, третий – обращается к технологиям древних мозаик, четвертый начинает переплетать  и собирать выброшенные на помойку книги и картины.  Совершенно не ожидая поощрения, оплаты, стимулов и аплодисментов. Одним таким поступком человек протягивает как нить своеобразный мост над бездной. Ведь пока есть культура, книги, библиотеки, письменность, музыка, живопись, фрески  – человек как животное имеет право на существование. Иначе – мы не нужны. И должны исчезнуть, к чему все и движется так стремительно, ибо для насыщения утробы и разрушений есть множество разных других био-организмов менее опасных, чем человек. Лишь в одиноком бою человека против мира создавалось и создается то высшее, что остается на века.

 

Елена Асеева, кандидат искуссствоведения, художник, 2015